«Казахстан повторяет 90-е годы»31 Марта 2016 Данияр Акишев был назначен председателем Национального банка Казахстана в критический момент: национальная валюта пикировала, в экономике нарастал кризис. В августе прошлого года курс тенге к доллару обвалился на 24,5% до 252,4. К моменту смены руководства в нацбанке тенге еще больше ослаб (283,25 за доллар). Сейчас он находится на отметке 343,8. Снижение цен на нефть и сокращение добычи сильно ударило по казахстанской экономике, нацбанк был вынужден использовать резервы для поддержания курса тенге, но в итоге решил перейти к свободному курсу национальной валюты. «Мы прекратили практику, когда нацбанк фиксировал курс на одном уровне, а затем под воздействием накапливающихся обстоятельств был вынужден проводить резкую девальвацию и переходить на новый уровень, – рассказывает Акишев. – Время от времени к нам поступают предложения: сделали девальвацию – теперь зафиксируйте курс, будет понятно, как работать и строить деловые отношения. Но как только курс фиксируется, сразу формируются ожидания по будущему изменению обменного курса. Внешние факторы меняются, а курс нет. Значит, нацбанк держит курс. Вот какая политика правильнее? В текущих условиях я сторонник свободного курсообразования». 39-летний Акишев проработал в нацбанке 18 лет, придя туда сразу после окончания института. По его словам, главная задача, поставленная перед ним, – вернуть доверие населения и бизнеса к политике нацбанка. Единственный вопрос, который он отказался обсуждать, – это скандал вокруг «БТА банка» (банк был признан неплатежеспособным, последовала серия судебных разбирательств, главный акционер банка Мухтар Аблязов покинул страну). – Почему полгода назад Нацбанк Казахстана пошел на резкую девальвацию тенге, тут же отказавшись от фиксированного курса? – Отказаться от политики практически фиксированного курса тенге нам пришлось под влиянием фундаментальных факторов. Обменный курс должен оперативно меняться в ответ на ухудшение платежного баланса, которое произошло за последние два года. Просто осознание этого пришло немного позже, чем в России. – А почему пришло так резко? – Ситуация в Казахстане была схожа с ситуацией, которая в свое время сложилась в России. – У нас был довольно длительный переход, ЦБ с 2013 г. постепенно сокращал присутствие на валютном рынке и объявлял, что с 2015 г. переход к плавающему курсу завершится. – В России, возможно, была похожая ситуация. Просто внешние обстоятельства отличались. Рубль был волатилен, но долго колебался в узком коридоре около 35–36 руб. за доллар. А в условиях падения цен на нефть ЦБ объявил о политике свободного плавания и перестал вмешиваться в формирование курса. – Если вы об обвале 2014 г., то там на фоне резкого падения цен на нефть ЦБ действительно просто не стал поддерживать рубль, но он объявлял об этом за два года, сокращал интервенции, расширял коридор и т. д. – В России обесценение рубля вдвое до уровня 80 руб. за доллар произошло за полтора года. У нас тот же результат обесценения тенге, только за полгода. Сейчас уже не имеет значения, за какой период происходит адаптация обменного курса к новым параметрам платежного баланса. Национальный банк последние два года неоднократно заявлял о будущем переходе к инфляционному таргетированию, проводил подготовительную работу, и, возможно, времени для этого требовалось больше. Однако внешние факторы подтолкнули к этому решению раньше. Возможно, прежнее руководство национального банка посчитало, что шок от падения цен на нефтяном рынке – временное и краткосрочное явление. Однако события развернулись по-другому. «Мы поменяли правила для интервенций»– В Казахстане после такого перехода сменился глава нацбанка, им стали вы. Какие задачи перед вами поставили? В казахстанских СМИ вас называют камикадзе. – Это личное дело людей – давать оценки. (Улыбается.) Уже не так важно, что было правильно сделано или не сделано до 2 ноября (когда Акишев возглавил Национальный банк Казахстана. – «Ведомости»). Сейчас нужно восстановить доверие к национальной валюте. Данияр Акишев
Председатель Национального банка Казахстана
– Оно утрачено? – Вот динамика депозитов в иностранной валюте: 80% депозитов физлиц – в иностранной валюте, по компаниям меньше – около 60%. – Это был рост с какого-то уровня или этот уровень всегда был высоким? – Да, это рост за последние два года. Уровень долларизации у нас всегда был выше, чем в России, но он был стабилен. По населению – около 50%. – А какая была альтернатива девальвации? – Обменный курс должен определяться рынком. Если со стороны предприятий и населения есть только спрос на иностранную валюту и единственный продавец – нацбанк, то эта политика не имеет перспектив. Ее конечная точка – истощение золотовалютных резервов. Решение о переходе к настоящему плавающему курсу не было внезапным. Велась большая подготовительная работа, шли широкие дискуссии в госорганах. – Сколько времени они заняли? – Сложно говорить. В тот момент я не работал в нацбанке. Но ситуация ухудшалась и требовала концептуального решения. Вот объемы интервенций за 2014 г. – нетто-продажа составила $22 млрд. В 2015 г. мы продали еще $17,7 млрд. – И после августа, т. е. после девальвации, тоже были интервенции? – Были. Но мы поменяли природу и правила для интервенций.
– А по какой причине пришлось продавать? – Иногда на рынке возникают спекулятивные колебания, амплитуда которых значительно возрастает. Все участники начинают играть против национальной валюты. Плюс фактор неблагоприятной внешней среды. С января до ноября прошлого года мировая цена на нефть колебалась в коридоре $45–50 за баррель. А с ноября началось быстрое падение. К середине января 2016 г. цена на нефть снизилась до $27. Вот в такие периоды нацбанк вмешивался на рынке. Только для того, чтобы уменьшить скорость падения курса национальной валюты. – А у нас не вмешивался. – Я понимаю. Это так называемая политика overshoot, когда обменный курс уходит со значительным запасом в одну сторону, но затем постепенно возвращается к своей равновесной точке. Мы, в принципе, применяем и это правило. Но самое главное, что мы значительно сократили объем интервенций: за ноябрь – декабрь 2015 г. размер интервенций составил 3% от всех торгов на рынке. В январе – 2,5%. – А до этого? – Были длительные периоды, когда национальный банк был единственным продавцом иностранной валюты. «Риски снижения цены на нефть уже не критичны»– Вы сказали, что тоже применяли overshoot – а почему сочли эту политику менее приемлемой? – Это зависит от искусства центрального банка понимать и предвидеть ситуацию на валютном рынке. В Казахстане курс может сильно колебаться даже под воздействием незначительных факторов. И сложно объяснить, почему движение курса не соответствует фундаментальным трендам. Но когда центробанк вмешивается активно, есть риск, что вы начнете притормаживать фундаментальное движение, а это приведет к большим потерям валюты. Мы имеем внутренние индикаторы и, конечно, нацелены на минимизацию – в лучшем варианте это ноль [интервенций]. Конечно, пока нет нуля, но по сравнению с тем, что происходило, то, что есть сейчас, – это большое достижение. У нас сейчас обменный курс колеблется ежедневно. – Но в целом – есть ощущение стабилизации? – Конечно. В условиях свободного плавающего обменного курса происходят ежедневные колебания в ту или иную сторону в зависимости от внешних факторов, в первую очередь цен на нефть и курса рубля. Плюс внутренние факторы. Мы прекратили практику, когда нацбанк фиксировал курс на одном уровне, а затем под воздействием накапливающихся обстоятельств был вынужден проводить резкую девальвацию и переходить на новый уровень. Время от времени к нам поступают предложения: сделали девальвацию – теперь зафиксируйте курс, будет понятно, как работать и строить деловые отношения. Но как только курс фиксируется, сразу формируются ожидания по будущему изменению обменного курса. Внешние факторы меняются, а курс нет. Значит, нацбанк держит курс. Вот какая политика правильнее? В текущих условиях я сторонник свободного курсообразования. – Цена на нефть нестабильна, говорят и о возможности $10 за баррель. У вас есть сценарий на экстремальные случаи? – Для платежного баланса Казахстана наибольшие риски реализовались. Экспортная выручка значительно сократилась, когда цена на нефть снизилась со $110 до $30. Если цена снизится с $30 до $20, то потери уже не так критичны: одно дело потерять $80 с барреля, другое дело – потерять $10. – При $20 за баррель как себя будет чувствовать экономика и что будет с курсом? – Обменный курс будет реагировать на изменение цен на нефть. Но эластичность обменного курса к цене на нефть будет снижаться. Оставшиеся риски снижения цены на нефть уже не критичны. Правительство Казахстана быстро реагирует на кризисные явления и принимает оперативные решения. Мы готовы пересматривать бюджет и жить по средствам. Если денег не хватает – нужно отказываться от амбициозных проектов. Фискальные меры по оптимизации бюджета и проведение денежно-кредитной политики со свободным курсообразованием позволяют своевременно реагировать на внешние шоки, не аккумулируя дисбалансы. «Приватизировать госактивы без исключений»– А как же программа «100 шагов»? – «План нации. 100 конкретных шагов» – это программа структурной трансформации экономики. Это формирование фундамента на будущее. Для перестройки экономики, приватизации, стимулирования инфраструктурного развития не всегда нужны деньги бюджета. В первую очередь это максимальное изменение регуляторной среды. Вся законодательная база по «100 шагам» принята в конце прошлого года. Приняты радикальные шаги по частной собственности на землю, изменению налогообложения. Кардинально изменилось регулирование строительной и других отраслей. – А как события второй половины 2015 – начала 2016 г. сказались на кредитной активности, инвестициях? Государство сокращает бюджет, но упрощает регулирование – в сумме какой эффект, как реагирует бизнес? – Это сложный вопрос. В период высоких цен на нефть казалось, что за счет средств государства можно решить все вопросы – инфраструктурные, демографические, пенсионные. Сейчас все понимают, что возможности государства ограниченны, а возможности бизнеса не были активно задействованы. В этих условиях акцент в экономической политике делается на развитии государственно-частного партнерства, на максимальном вовлечении частного бизнеса в государственные инфраструктурные проекты, в развитие экономики в целом. – Сколько госсобственности планируется приватизировать? И сколько ее вообще? – Сложно точно оценить. В список вошло 128 объектов, включая крупнейшие индустриальные и системообразующие предприятия. Был соблюден принцип: раз уж принято решение приватизировать госактивы – это делается без каких-либо исключений. По сути, страна, наверное, повторяет 90-е гг. прошлого столетия, когда в Казахстане прошла первая массовая приватизация. – Есть такой подход: кризис – не лучшее время для приватизации, активы упали в цене, государство мало денег выручит. – Вопрос цены всегда очень сложный. Продажа госсобственности по цене ниже балансовой стоимости может расцениваться как ущерб государству. Поэтому в законе прямо прописали возможность продажи госактивов по цене ниже балансовой стоимости. Мы продаем для того, чтобы актив перешел в конкурентную частную среду. Стоимость может быть ниже балансовой, но ее оценка должна быть прозрачной. Хотим привлечь мировые оценочные компании, чтобы обеспечить максимальную прозрачность оценки. Важна и скорость приватизации – любой актив можно продавать бесконечно долго. У нас предложен такой принцип: актив не продается раз – применяется один метод, не продается два – применяется другой метод, актив не продается третий раз – он идет на ликвидацию. Значит, он никому не нужен.
До 2014 г. существовало 11 пенсионных фондов и каждый гражданин мог выбирать себе пенсионный фонд. Работник обязан был предоставить работодателю договор с пенсионным фондом, и работодатель перечислял туда деньги. Затем было решено объединить все пенсионные фонды, чтобы оптимизировать затраты и повысить эффективность инвестирования пенсионных активов. – Но это разве проблема государства? Это же частный бизнес, и оптимизировать издержки он может лучше, вы же сами говорите об этом. – Вы пытаетесь сопоставить решения, принятые два года назад и принимаемые в настоящее время [государством по снижению своего участия в экономике]. – Но в управлении пенсионными накоплениями государство участие снижать не будет? – Решение о том, кто должен управлять пенсионными активами, уже озвучено. Национальный банк должен вывести из-под контроля Единый накопительный пенсионный фонд и передать управление пенсионными активами частным или иностранным компаниям. Кто будет управлять пенсионными активами и как это решение будет реализовываться – мы над этим вопросом сейчас работаем. «Дорогу осилит идущий»– В прошлый кризис банковская система в Казахстане серьезно пострадала из-за сильной интеграции в мировую. А как сейчас? – Финансовый сектор из-за ухудшения внешних и внутренних факторов сузился. Рост кредитов замедлился. Тем не менее мы оцениваем состояние банковской системы как нормальное. Большинство шоков, которые были связаны с изменением обменного курса, в основном банками абсорбировано. В перспективе возможна проблема увеличения доли плохих кредитов, но сейчас эта проблема решена. На 1 января доля плохих кредитов – около 8%, два года назад было 33%. – Плохие кредиты снизились при девальвации. За счет чего? – В Казахстане была создана необходимая среда для решения этой проблемы, созданы компании по управлению плохими активами, фонд проблемных кредитов. – А доля валютных кредитов насколько значима? – Вот посмотрите данные по населению (показывает график). – Умное население. Кредиты берет в тенге, а депозиты держит в валюте. – За два года доля валютных депозитов населения практически удвоилась, население полностью перевернулось в валютные накопления. Теперь необходимо развернуть этот процесс – снижать долю валютных депозитов и увеличивать тенговые депозиты. Это долгий процесс, но дорогу осилит идущий. – Базовая ставка нацбанка сейчас – 17%. Будете снижать? – А какой центральный банк дает такие комментарии? «Казахстан создал большую подушку безопасности»– Насколько экономика Казахстана зависит от ситуации в России, в частности с тем же валютным курсом? – Россия – основной торговый партнер Казахстана. Доля России в нашем импорте – 34%. Поэтому, естественно, мы зависим от российской экономики. – Не ищите пути снижения зависимости? – С Россией мы находимся в едином евразийском экономическом пространстве. С момента создания ЕАЭС происходит дальнейшая интеграция по большинству экономических направлений. Я не вижу альтернативы и не вижу необходимости менять отношения с Россией. – Санкции, как кажется, подтолкнули в целом интеграцию России с Казахстаном? – Нет. Все интеграционные инициативы были начаты задолго до введения санкций. Возможно, в силу масштаба экономики для России Казахстан не является основным торговым партнером. Но для Казахстана Россия – основной торговый партнер. В этом не вижу никаких ни угроз, ни проблем. Мы должны извлекать из этого конкретную практическую пользу. Для нас открылся большой рынок. Девальвация рубля в 2014 г. и запоздалая реакция по обменному курсу тенге привела к дисбалансу в товарных потоках. Но с августа 2015 г. этот баланс был восстановлен. – По экспорту основным рынком становится Китай? – По экспорту есть несколько равных игроков – Китай, Европейский союз, Россия. – Экономики России и Казахстана похожи своей зависимостью от нефти, в обеих странах есть нацфонды. И вот в России сейчас часто говорят о том, что средств в нацфондах надолго не хватит, а некоторые чиновники и примкнувший к ним бизнес ставят вопрос эмиссионного финансирования дефицита бюджета. Для Казахстана эти проблемы насколько актуальны? – Посмотрите, вот график того, что происходит с национальными фондами в Казахстане и России (показывает график). Красная и синяя линии – соотношение накопленных резервов к ВВП. – У Казахстана в 2 раза больше. – Казахстан создал большую подушку безопасности. Во многом благодаря большой политической воле по сохранению резервов нацфонда. В Казахстане все налоговые поступления от нефтяного сектора направляются в нацфонд. Затем устанавливается гарантированный трансферт из фонда в бюджет, ежегодно составляющий $8 млрд плюс-минус 15% в зависимости от текущей ситуации. К этим $8 млрд нужно прибавить $3 млрд ежегодно на 2015–2017 гг. на реализацию программы «Нурлы жол». Это программа инфраструктурного развития Казахстана – масштабное строительство дорог, энергетической инфраструктуры и обновление жилищно-коммунального хозяйства. Программа имеет конкретные цели, направления, проекты – каждый тенге расписан. Механизм расходования средств нацфонда очень прозрачен. По второй части вашего вопроса – про эмиссию – у нас такой вопрос не ставится. – Потому что запасы есть? – Потому что страна живет по средствам. Мы можем оперативно пересмотреть свои планы и отказаться от расходов, которые не можем себе позволить из-за плохой внешней конъюнктуры. Относительно размеров экономики валютных резервов у Казахстана больше, чем у России. И, наверное, можно было бы продолжить политику расходования средств. Но это неправильно. Можно истощить все резервы и в конечном итоге подойти к тем же решениям, но уже от безысходности. «Необходимо бороться с долларизацией сознания людей»– У нас тоже бюджет старается жить по средствам, но не очень получается – есть сильные лоббисты. А кто у вас так умеет решительно им противостоять и брать на себя ответственность за это? – В первую очередь – глава государства. Он понимает всю ситуацию предельно ясно и готов принимать сложные решения. Пересмотр бюджета, когда цена нефти падает и нужно сократить расходы, – это всегда непростой процесс. У нас есть масштабные программы строительства школ, больниц. Но сейчас не время. – Сейчас все замораживается? – Где начато строительство – должно быть достроено. Есть школы в аварийном состоянии. Вместо них, конечно, надо строить новые, это безопасность детей. Но какие-то проекты можно отложить на будущее – как только возникнет возможность, мы к ним вернемся. Нужно очень прагматично подходить к каждому тенге, который ты тратишь в условиях кризиса.
– Привыкли все считать в долларах? – Да. Хотя люди уже понимают: все зарабатывают в тенге и цены в национальной валюте гораздо понятнее. Мы должны создать правильную среду – это небыстрый процесс, но население к этому нужно постепенно приучать. Невозможно проводить какие-либо реформы, если уровень доверия к политике нацбанка низкий. – А какие-то еще способы рассматриваются? Ограничение движения капитала? – Такие способы мы не рассматриваем. – «Работа с экспортерами»? Вы заявляли, что будете мониторить их выручку. – Эта информация собиралась всегда в рамках работы по экспортно-импортному валютному контролю и репатриации валютной выручки. – То есть вопрос плановой продажи экспортной выручки вы не обсуждаете? – Что это такое? – Ну, вот у нас, например, по договоренности с экспортерами устанавливали им график продажи выручки, чтобы они продавали по очереди, а не одновременно. – Не знаю, насколько возможно это внедрить в Казахстане. У нас каждое предприятие вправе само решать, когда покупать валюту и когда продавать. – То есть никаких оргвыводов из собираемых вами статданных не последует? – Это уже второй вопрос. Смотря какие будут цифры. У нас не всегда есть эта информация. Есть 100 крупных компаний-экспортеров, вся информация по ним и так собирается. Но статистический мониторинг можно расширять. Например, есть пороговые значения, при превышении которых необходимо отчитываться. Изменяя эти пороги, можно увеличивать охват предприятий. И мы думаем над тем, чтобы расширить мониторинг. Посмотрим, что получится. – Вы обещали довести запасы золота до 10%. – Не помню, чтобы я такое обещал. Но задача пополнения золотовалютных резервов нацбанка за счет покупки золота на внутреннем рынке – одна из приоритетных. В Казахстане запрещен вывоз золотосодержащего сырья. Оно должно перерабатываться в Казахстане. Нацбанк в настоящее время скупает все аффинированное золото в слитках стандарта London good delivery (самый известный в мире стандарт, слитки по этому стандарту продаются во всех главных международных центрах по продаже золота. – «Ведомости»), производимое в Казахстане.
Вернуться к списку новостей |
|
